09.10.2019 13:52

Категория: Мероприятия

26 сентября 2019 г. состоялся пятый научный семинар Совета молодых учёных и специалистов ИНИОН РАН, темой которого стал доклад Михаила Михайловича Минца, кандидата исторических наук, старшего научного сотрудника Отдела истории ИНИОН РАН, — «Будущая война в представлениях военно-политического руководства СССР, 1921–1941».

Программа семинара

Доклад М. М. Минца был посвящён военно-доктринальным установкам сталинского руководства в 1920‑е — 1930‑е годы, на основе которых осуществлялось советское военное строительство, а также советским стратегическим планам 1940 — первой половины 1941 года на случай войны с Германией. Военная доктрина СССР в межвоенный период не была оформлена в виде письменного документа и существовала исключительно как принятая система официальных взглядов и представлений о политическом, стратегическом и военно-техническом характере будущей войны, но эти взгляды, тем не менее, могут быть реконструированы по дошедшим до нас источникам.

Основная часть доклада представляла собою краткое изложение и анализ важнейших положений советской военной доктрины 1920‑х — начала 1940‑х годов. В первые годы после окончания Гражданской войны новое вооружённое столкновение с капиталистическим миром считалось в принципе неизбежным, но скорее в довольно неопределённой перспективе. В среднесрочную перспективу новая война «переместилась» в начале 1930‑х годов, после захвата японцами Маньчжурии и прихода Гитлера к власти в Германии. Опасность войны в краткосрочной перспективе была впервые осознана в 1938 г. на фоне чехословацкого кризиса. Представления о составе вероятных противников в 1920‑е годы, соответственно, также носили скорее умозрительный характер. Как следствие, потенциальными противниками СССР, в полном соответствии с господствующей идеологией, считались практически все капиталистические страны. В начале 1930‑х годов появилась более реалистическая точка зрения, согласно которой в качестве главных источников военной угрозы рассматривались Германия и Япония. Тем не менее, и в этот период прежняя «идеологическая» концепция продолжала существовать, возникали и «смешанные» теории, в соответствии с которыми нацистская Германия представлялась лишь орудием в руках английских и французских «империалистов». Этот разброс мнений относительно того, кто является главным вероятным противником в надвигающейся войне, во многом дезориентирующий советское руководство, давал о себе знать вплоть до конца 1940 г. Вступление Советского Союза в войну по собственной инициативе считалось вполне допустимым на всём протяжении рассматриваемого периода.

Практически не вызывало возражений представление о том, что новая война примет затяжной характер и потребует максимального напряжения всех сил страны. Это по-своему парадоксально, поскольку с начала 1930‑х годов одним из центральных тезисов советской военной доктрины стала «стратегия сокрушения», предполагавшая ведение максимально активных боевых действий с целью скорейшего разгрома противника. В сочетании с хронической недооценкой роли оборонительных действий такой подход фактически ориентировал войска на безальтернативную подготовку к скоротечной наступательной войне на чужой территории. Тогда же, в начале 1930‑х годов, была разработана новая концепция развязывания войны («вползание в войну»), в соответствии с которой предполагалось, что в начальный период войны боевые действия будут вести довольно сильные, но всё же ограниченные по численности войска первого стратегического эшелона («армии вторжения», «армии прикрытия») с целью сорвать мобилизацию противника и прикрыть мобилизацию и стратегическое развёртывание главных сил собственной армии, составляющих второй стратегический эшелон. В совокупности «стратегия сокрушения» и концепция «вползания в войну» составили предполагаемый сценарий будущей войны в целом, известный как «доктрина ответного удара», в рамках которой перед войсками ставились по сути одни и те же наступательные задачи вне зависимости от того, какая из сторон выступит инициатором конфликта.

Как показывает анализ советских стратегических планов 1940–1941 гг., эти концепции, с определёнными оговорками, оставались в силе по крайней мере до марта 1941 г. Лишь в мае того же года был разработан план нападения на Германию, предполагавший нанесение первого удара по противнику сразу главными силами Красной армии, скрытно отмобилизованными и развёрнутыми на границе под видом учений ещё в мирный период, — современный сценарий развязывания войны, впервые реализованный немцами в польской кампании 1939 года. Практические действия советского командования (начало скрытной частичной мобилизации резервистов весной 1941 г., начало скрытного стратегического развёртывания во второй половине мая с сосредоточением главных сил Красной армии в первом стратегическом эшелоне, а не во втором) свидетельствуют о том, что этот план был принят к исполнению, несмотря на отсутствие подписи Сталина на единственном его черновом экземпляре, доступном сегодня для исследователей. Альтернативного плана оборонительной войны, основанного на аналогичном сценарии её развязывания, в Советском Союзе, по-видимому, просто не существовало, это подтверждают поспешные и непродуманные первые директивы Главного военного совета, направленные в войска 21–22 июня в связи с началом нацистской агрессии. Тем не менее даже в обстановке внезапного нападения противника и при отсутствии заранее проработанных планов на этот случай советское командование, что симптоматично, поступило в полном соответствии с довоенной «стратегией сокрушения», отдав приказ войскам о немедленном переходе в контрнаступление (директива ГВС № 3, вечер 22 июня). В сложившейся обстановке это обернулось катастрофой.

***

В ходе обсуждения доклада выступил А. А. Кривопалов, к. и. н., с. н. с. ИМЭМО РАН:

«Я позволю себе последовательно прокомментировать ключевые, с моей точки зрения, тезисы докладчика, не оспаривая, по существу, ни один из них. Исходный тезис М. М. Минца о постепенной деградации формальных институтов власти, усиливавшейся по мере консолидации сталинской диктатуры, выводит нас на более широкий контекст данной проблемы. Для нашей страны в принципе характерен недостаток институционально оформленных центров принятия внешнеполитических и военно-стратегических решений. Государственная политика в области военного строительства и при Советской власти, и в последние десятилетия существования Российской империи, преимущественно вырабатывалась в рамках двусторонних отношений первого лица государства с теми или иными фигурами в системе высшего военного управления.

Если рассматривать ситуацию 1930-х гг., ключевым советником И. В. Сталина по широкому кругу оперативно-стратегических вопросов после 1937 г. постепенно сделался Б. М. Шапошников. До этого, в период 1931–1935 гг., очевидно, наибольшее профессиональное влияние на И. В. Сталина сохранял заместитель наркома обороны М. Н. Тухачевский. Правда, здесь необходимо подчеркнуть, что в отличие от 1925–1928 гг., когда Тухачевский возглавлял Штаб РККА, в 1931–1937 гг. он ведал в первую очередь вопросами военно-индустриальной модернизации СССР и отвечал за техническую реконструкцию Красной Армии. А. И. Егоров, возглавлявший Генеральный штаб в 1931–1937 гг., достаточно ревниво оберегал сферу мобилизационного планирования от вмешательства со стороны напористого замнаркома. Как бы ни были слабы и аморфны институты, мы всё же можем достаточно устойчиво прослеживать преемственность в области военной политики.

Остатки определённой профессиональной автономии советский Генеральный штаб сохранял и после 1937 г. Собственно, именно поэтому с началом Великой Отечественной войны данное учреждение было достаточно органично превращено Сталиным в исполнительный орган Ставки и ГКО. Как мне представляется, параллели и сопоставления с той системой высшего военного управления, что существовала в Российской Империи в годы Первой мировой войны, требуют большой осторожности. В отличие от Николая II, Сталин с началом войны не допустил раздробления управленческих функций между центральным аппаратом военного ведомства и полевой Ставкой.

Перипетии советского мобилизационного и военного планирования в период 1939–1941 гг. свидетельствуют об опасной асинхронности между советской внешней политикой и советской же стратегией. Анализируя динамику развития советских планов, можно сделать вывод, что стратегия так и не обрела возможность гибкой реакции на изменившиеся условия международной обстановки.

Война на западном стратегическом направлении ожидалась Советским Союзом, как минимум, начиная со второй половины 1920-х гг. Примерно тогда же, по мере преодоления хаоса и разрухи гражданской войны, была восстановлена систематическая мобилизационная подготовка вооружённых сил. Первым полноценным мобилизационным планом стало расписание „5-Зе“, составленное Штабом РККА под руководством М. Н. Тухачевского в 1926 г. На протяжении следующего десятилетия, то есть до 1936 г., основным потенциальным противником СССР на Западном направлении считалась Польша. В 1936–1939 гг. вероятным сценарием развития военных событий виделась поддержка польской армии германским экспедиционным корпусом. Наконец, после уничтожения Польши как буферного государства и установления протяжённой советско-германской границы, советское мобилизационное и военно-стратегическое планирование приобрело выраженный антигерманский характер.

Советские планы войны на Западном направлении, составлявшиеся между 1925 и 1941 гг., имели высокую степень преемственности. На любые операции начального периода войны мощное негативное воздействие должны были оказывать большие сроки мобилизации и стратегического сосредоточения Красной Армии. В 1941 г. сколь-нибудь успешное противостояние главным силам германской армии требовало от советской стороны предварительного завершения именно тех мобилизационных приготовлений, на которые противник, в случае достижения им оперативной внезапности, просто не оставил бы Красной Армии времени. Следствием такого положение, как прекрасно обрисовал своим выступлением М. М. Минц, стал ряд импровизированных и половинчатых решений, принятых советской стороной в мае-июне 1941 г. В момент начала войны группировка Красной Армии на передовом театре находилась в состоянии незавершенного стратегического развёртывания. Дивизии вторых эшелонов приграничных округов, хотя и были скрытно пополнены в ходе „больших учебных сборов“, маскировавших частичную мобилизацию, находились слишком далеко от границы. Значительная часть дивизий, входивших в советскую группировку на передовом театре, оставалась неотмобилизованной, сама эта группировка не имела ни наступательной, ни оборонительной конфигурации, и была подставлена под внезапный удар заранее развёрнутых главных сил противника».