10.12.2018 16:43

Категория: Официально

8 декабря не стало Людмилы Михайловны Алексеевой — выдающегося правозащитника, члена Совета при президенте Российской Федерации по развитию гражданского общества и правам человека. Её имя навсегда войдёт в историю правозащитного движения в нашей стране. Её способность к состраданию, бескомпромиссность, непримиримость к любым формам подавления гражданских свобод и унижения человеческого достоинства снискали широкое признание в России и в мире.

В 1970–1977 годах Людмила Михайловна работала в нашем Институте, который впоследствии называла «удивительным учреждением». ИНИОНовцы с удовольствием и теплотой вспоминают о совместной работе с ней. Память о Людмиле Михайловне и её правозащитной миссии навсегда сохранится в наших сердцах.

В память о Л. М. Алексеевой публикуем её статью о работе в ИНИБОН — ИНИОН АН СССР, напечатанную в 2017 году во втором выпуске сборника «ФБОН-ИНИОН: воспоминания и портреты». С полным текстом сборника можно ознакомиться на сайте «Наследие ИНИОН РАН»: http://heritage.inion.ru/storage/pdf/FBON-INION_Vypusk_2.pdf.

Удивительное учреждение и его директор

Не могу похвалиться, что близко знаю Льва Петровича Делюсина, но тем не менее знаю его хорошо. 33 года назад, в 1970 году, не будучи со мной знаком, он сыграл важную роль в моей жизни, совершив неординарный поступок. В качестве директора ИНИОНа (тогда ещё — ИНИБОНа) он взял меня на работу.

Спросите, почему я называю этот поступок неординарным? Потому что он взял меня на работу как раз за то, за что другие директора мне в приёме на работу отказывали: я тогда была занесена в какой-то «чёрный» список, поскольку подписала письма в защиту осуждённых в феврале 1968 года самиздатчиков Юрия Галанскова и Александра Гинзбурга. После этого я была уволена с должности научного редактора отделения археологии и этнографии издательства «Наука», и полтора года все мои попытки устроиться хоть на какую-нибудь работу были безуспешными. Знакомые и полузнакомые начальники объясняли мне, что они бы это сделали с удовольствием, но обстоятельства сильнее их.

Поскольку я активно искала работу, то, конечно, слыхала об удивительном учреждении — Институте информации по общественным наукам АН СССР, куда берут и евреев, и диссидентов, но сама туда не обращалась.

К стыду своему, не помню, кто из совсем не близких мне людей спросил: «А к Делюсину Вы не пытались устроиться?» Я объяснила, что никого из начальников там не знаю и не хочу соваться к незнакомым людям и заставлять их терпеть неизбежные неприятности в случае, если они займутся моим трудоустройством. «Я сам его тоже не знаю, но у меня есть знакомый, который может его спросить, не возьмет ли он Вас», — ответили мне. Я, честно говоря, совсем не была обнадёжена этим случайным разговором, даже не вспоминала о нём, и была очень удивлена, когда через несколько дней мой благодетель позвонил и сказал, что я могу принести свою анкету в отдел кадров ИНИОНа.

Меня взяли на должность секретаря-машинистки и определили к заместителю директора Липариту Саркисовичу Кюзаджяну. Кюзаджян, очень галантный мужчина, объяснил, что первые три месяца мне будут давать какие-нибудь материалы на перепечатку. Делать эту работу я должна буду дома, а в ИНИОН показываться как можно реже: взяла работу, сдала работу — и ушла. И чтобы по возможности никто не знал ни в институте, ни за его стенами, что я зачислена в штат ИНИОНа. Три месяца — это испытательный срок, в течение которого человека можно без хлопот уволить как не подошедшего по деловым качествам.

Разумеется, я строго хранила тайну своего поступления на работу. Однажды, придя в ИНИОН, я встретила в коридоре довольно близкого знакомого — он пришёл туда в библиотеку. На его вопрос, что я тут делаю, я соврала, что тоже пришла в библиотеку. Три месяца прошли благополучно. Видимо, никто не засёк факта моего зачисления в штат ИНИОНа: работники отдела кадров из КГБ или не обратили внимания на какую-то Алексееву, зачисленную на весьма скромную должность, или были заодно с директором, давшим распоряжение об этом зачислении. Так или иначе, чекисты меня проворонили, и через три месяца я смогла объявиться в институте открыто. Я по-прежнему состояла при Липарите Саркисовиче, но теперь он сказал, что, формально находясь на той же должности, я буду редактором институтского журнала, где он, Кюзаджян, определён главным редактором. Журнал только замышлялся, и я должна была формировать его первый номер — подбирать материалы, редактировать их, предлагать рубрикацию и т. д. Работа была интересная, и я после долгого периода случайных подработок была просто счастлива заняться настоящим делом. Но, увы, этот журнал так и не вышел в свет: наверху подули какие-то суровые ветры, и Лев Петрович решил оставить директорское кресло. Что там было на самом деле, я не знаю, но в институте говорили, что в своё время Делюсин согласился быть директором на условии, что сам будет подбирать ведущих сотрудников института, и оставался на своём посту, пока сверху это условие соблюдалось. Но к 1972 году оно было нарушено, и Делюсин решил уйти. Видимо, он с самого начала понимал, что его директорство не будет продолжительным.

Это тоже был не такой уж ординарный поступок. Уход с директорского поста в научные сотрудники означал потерю благ, которые быстро становятся привычными: машина с шофёром, секретарша, а в то время, наверное, и какой-нибудь спецмагазин, чтобы не стоять в очередях за самым необходимым. Директор издательства «Наука», которому пришлось меня увольнять, честно объяснил мне, что делать это ему очень неприятно и даже тяжело. Но ведь если он откажется это сделать, он потеряет директорское место со всеми прилагаемыми к нему благами, к которым он очень привык, а мне всё равно не поможет: тот, кто придёт на его место, тут же меня уволит. Я нисколько не осуждаю этого человека — все доводы, которые он мне изложил, были абсолютно правильными, но Львом Петровичем я восхищалась и восхищаюсь именно за то, что он действовал по совести, вопреки такой логике.

Я впервые увидела Льва Петровича в самые последние дни его пребывания в институте. Я обратилась к нему по какому-то поручению Кюзаджяна, связанному с журналом. Увидев меня перед собой, он с усилием отключился от дела, которым был занят, и сказал: «Да, а с Вами как быть? Вот что, пожалуй, я переведу Вас сейчас же в отдел к Якову Михайловичу Бергеру — это будет надёжнее». И я оказалась в отделе, который назывался не как-нибудь, а «Отдел научного коммунизма». Название было чисто оруэлловское — по тому же принципу, по которому в романе Оруэлла «1984» Министерство пропаганды называлось Министерством правды. В Отделе научного коммунизма ИНИОНа делались переводы со всех европейских языков статей и книг с критикой советской идеологии и советской действительности. Разумеется, переводы эти не публиковались в открытой печати, а изготовлялись только для того, чтобы ответственные товарищи из ЦК КПСС могли ознакомиться с этой критикой, если пожелают. Такое желание посещало очень немногих из них, и притом очень редко, но сотрудники этого отдела, а также их родственники, друзья и знакомые, а то и знакомые родственников, друзей и знакомых с огромным интересом читали всю эту запретную литературу, для их удобства переведённую на русский язык.

В этом отделе я проработала семь лет, вплоть до эмиграции в 1977 году. За всю мою жизнь у меня не было другого такого замечательного места работы. Я не знаю, каким был весь ИНИОН, но Отдел научного коммунизма и после ухода Л. П. Делюсина с поста директора жил прежней жизнью, прикрываемый своим начальником Я. М. Бергером от житейских и политических бурь. Возможно, в этот заповедник институтских нравов времён директорства Делюсина его заботами была переведена не только я, но и другие изгои советского общества, но так или иначе в тесных комнатках Отдела научного коммунизма в полный голос велись разговоры в точности такие же, как на дружеских посиделках на московских кухнях, и ни одного случая доноса не было. Мои сослуживцы приносили мне очень ценные материалы для информационного бюллетеня московских правозащитников «Хроники текущих событий», за что тогда полагался солидный лагерный срок. При этом работали мы честно — работы было много, так как зарубежной критики в адрес СССР хватало. Сотрудники отдела были людьми высококвалифицированными и порядочными, к тому же они очень ценили возможность работать в ИНИОНе, и именно в этом отделе. Так что Отдел научного коммунизма на протяжении многих лет после ухода Делюсина из института оставался нерукотворным памятником бывшему директору.

Л. М. Алексеева